| Сиятельный. Часть 7 |
Часть вторая "Муза. Всеблагое Электричество и цельноалюминиевая оболочка"
Муза. Всеблагое Электричество и цельноалюминиевая оболочка
Часть 1
Все счастливы одинаково, каждый несчастлив по-своему. Так ведь говорят, да? Что ж, ничего удивительного. Мечты обывателя донельзя эфемерны: достаток, любовь, долголетие. Власть. Страхи - другое дело. Как правило, люди прекрасно знают, чего именно они боятся. И это не банальные вещи, одинаковые для всех. Нет, в каждом из нас сокрыт свой собственный, уникальный изъян. Лично я с детства терпеть не мог подвалы, особенно погреб-ледник отцовского особняка. Холод, темень и кучи грязновато-серого льда вокруг. Пламя керосиновой лампы даже не пытается разогнать тьму; оно впустую трепещет за стеклом, словно пойманный в плен огненный мотылек, и со всех сторон подступают недобрые тени. А на входе - дверь, толстенная и неподъемная, вся заиндевевшая изнутри. Через такую сколько ни кричи, сколько ни надрывай глотку, помощи не дозовешься, и сейчас меня так и подмывало ее захлопнуть. И даже не просто захлопнуть, а навесить замок, забить гвоздями и навалить сверху что-нибудь неподъемное. Засыпной сейф? Да, сейф бы сгодился... Елизавета-Мария спиной почувствовала мой задумчивый взгляд и обернулась. - Лео! - нахмурилась девушка и укоризненно покачала головой. - Ты ведь не думаешь, будто меня удержит какая-то дверь? И в самом деле - уповать на дубовые доски и холодное железо было бы с моей стороны по меньшей мере наивно. Я обреченно вздохнул и начал спускаться по затянутым изморозью ступеням. В одной руке мерцала тусклым огоньком керосиновая лампа, в другой светилась стеклянная банка с притертой крышкой, и хоть тьму они особо не разгоняли, пойти в подвал вовсе без огня я и помыслить не мог. Страшно. - Лео! - поторопила меня девушка, убрав коробку со свежей провизией в самый дальний угол. - Чего ты медлишь? - Иду я! Иду! - раздраженно отозвался я и наконец ступил на каменный пол. Вдоль стен всюду высились груды ледяного крошева, которое не размораживали полтора десятка лет, и царящий внизу холод легко проникал под пиджак, заставляя трястись в обжигающе-нервном ознобе. А вот Елизавета-Мария в своем легоньком домашнем платьице от мороза, казалось, нисколько не страдала. - Как там? - спросил я суккуба неожиданно даже для самого себя. - Холодно, - ответила девушка, но сразу обернулась и уточнила: - Там - это где? Что ты имеешь в виду, Лео? - В аду. Там - это в аду, - выдавил я из себя нервный смешок вконец онемевшими губами. Суккуб рассмеялась. - Мальчик мой, - покачала она головой, вытирая выступившие в уголках глаз слезы. - Попробуй объяснить муравью, что такое Вселенная! Рассказать рыбе о космосе! Добейся от них понимания и тогда приходи ко мне и задавай вопросы о преисподней. Не обижайся, но человеческий мозг просто неспособен вместить в себя подобное знание. Всему свое время, прими это как данность. Я оскорбился и не удержался от недоброй ухмылки: - Наверное, неприятно оказаться запертым в теле муравья? Елизавета-Мария подумала, потом кивнула. - Это налагает определенные ограничения, - подтвердила она. - Так, быть может, ты и сама теперь не в состоянии осмыслить, что же такое преисподняя? - продолжил я, нисколько не скрывая злорадства. - Воплощение в этом мире не лишило падших сверхъестественной сути, одним лишь своим присутствием они меняли законы реальности, а ты... Ты теперь всего лишь человек. - Тебе не удастся разозлить меня, - улыбнулась суккуб, разгадав немудреную хитрость. - Лео, дорогой! Я не нарушу договор и не причиню тебе вреда. Никогда. - Никогда - это очень долго, - хмыкнул я. - Почему бы тебе не убраться в преисподнюю прямо сейчас? - Фи, - скривилась Елизавета-Мария, - возвращаться без достойных трофеев - это моветон, мой дорогой. - Пока ты со мной, ты не охотишься на людей. Договор... - И в мыслях не было, - уверила меня суккуб. - Зачем рисковать, позволяя тебе соскочить с крючка? Душа сиятельного с лихвой компенсирует любое ожидание. Я скрипнул зубами от бессильной злости. - К тому же, - придвинулась ко мне девушка почти вплотную, - не думаю, что ожидание будет столь уж долгим. - Посмотрим! - оскалился я в ответ и поставил на пол банку, сквозь заиндевевшее стекло которой лучился ясный свет. Удары размеренно бившегося сердца падшего перестали болью отдаваться в горевших огнем руках, но только я начал разгребать в стороны острые холодные осколки, и пальцы враз потеряли всякую чувствительность. Тем не менее, пришлось основательно углубиться в слежавшуюся кучу мерзлого крошева, прежде чем поставить в нее банку и присыпать ее сверху обломками льда. Елизавета-Мария откинула со лба рыжую челку и предупредила: - Поскольку мы не можем нанять повара, мне придется готовить самой... - Пресытилась человечиной? - огрызнулся я, наполнил ведерко битым льдом и направился к лестнице. - Надо пользоваться моментом, - пожала плечами Елизавета-Мария и рассмеялась: - Расширяй кругозор, Лео, пока у тебя еще есть такая возможность! На ценности твоей души это скажется самым положительным образом... Я остановился на верхней ступени, намереваясь съязвить, но ничего толкового в голову не пришло, поэтому просто махнул рукой и покинул подвал. Очки немедленно запотели; снял их и сунул в нагрудный карман. Девушка выбралась следом, сжимая в руках бумажный пакет, и попросила: - Не опаздывай на ужин. - Надеюсь, ты не все деньги потратила на провизию? - спросил я, опуская дверь подвала на место. - А даже если и так? Ты требовал не трогать бумажник мертвеца, разве нет? - Я передумал. - Посмотри на секретере, - подсказала тогда Елизавета-Мария. В вазочке на верхней полке обнаружилась пара мятых двадцаток и новенькая десятка; я негнущимися пальцами запихнул их в портмоне, ушел в уборную и, заткнув деревянной пробкой слив, опорожнил в раковину ведерко льда. Затем снял пиджак, закатал рукава сорочки и оценивающе оглядел руки. На коже от запястий и до локтей проступили алые бубны аггельской чумы. Сияли они ничуть не тусклее огонька керосиновой лампы, а жгли и того хуже. Проклятье! В свое время аггельская чума выкосила едва ли не половину первого поколения сиятельных, и вряд ли во всей империи кому-то довелось пережить ее приступ дважды! Включив воду, я сунул обожженные кровью падшего пальцы под тугую струю и с облегчением перевел дух. Потом опустил руки в ледяное крошево и постоял так какое-то время, чувствуя, как жжение сменяется ломотой в костях. Хорошо! На ходу раскатывая рукава, я поднялся в спальню, достал из тумбочки табельный "Рот-Штейр" и прицепил кобуру с оружием на пояс. Таскать с собой лишнюю тяжесть не хотелось, но по всем писаным и неписаным правилам пистолет следовало сдать в оружейную комнату еще позавчера, поэтому чем раньше сделаю это, тем лучше. - Загляну в бакалейную лавку, - предупредил я дворецкого, спустившись в прихожую, - покупки пришлю с посыльным. - Как скажете, виконт, - кивнул Теодор. Просто кивнул, принимая услышанное к сведенью, - и все. Если честно, иногда мне становилось от него не по себе. Ни живой, ни мертвый - чем Теодор занимал свои дни? Почему до сих пор не покинул этот мир? Держит его здесь данное моим родителям слово или всему виной не чувство долга, а банальный страх смерти? Я покачал головой, достал жестянку и отправил в рот мятный леденец. В этот момент с кухни вышла Елизавета-Мария; она заметила жестянку со сладостями и поинтересовалась: - Позволишь, Лео? - Угощайся. Девушка сунула в рот конфету, покатала ее языком, с удивлением признала: - Вкусно, - и тут же расплылась в ехидной улыбке: - А есть со вкусом крови? - Проклятье! - в голос выругался я, выскочил на улицу и с грохотом захлопнул за собой дверь. У ворот выгреб из почтового ящика толстенную стопку корреспонденции, преимущественно счетов, рассовал конверты по карманам и спустился в итальянский квартал. Зашел в бакалейную лавку на окраине, оставил хозяину список покупок и деньги, потом навестил местного кондитера, а после пропахшего корицей магазинчика направился к двухэтажному особняку с новенькой вывеской "Колониальные товары" на фасаде.
Толкнув дверь, я под мелодичный перезвон колокольчика переступил через порог и поприветствовал долговязого черноволосого парня за прилавком. - Доброе утро, Антонио! - Господин Орсо! - обрадовался жуликоватого вида приказчик, вытер ладонь о некогда белый фартук и перегнулся через прилавок. - Давненько не заглядывали! Я пожал протянутую руку и полюбопытствовал: - Как торговля? Антонио только беспечно улыбнулся в ответ. И в самом деле, жаловаться на недостаток покупателей владельцам магазинчика не приходилось: товары из обоих Индии, южноафриканских колоний и Нового Света пользовались неослабевающим спросом. - Какой сорт чая посоветуешь? - спросил я, в задумчивости рассматривая стоящие на полках стеклянные банки со специями, солью, сахаром, кофейными зернами и листовым чаем. - Опять чай? - неодобрительно поморщился Антонио и достал из-под прилавка бутыль с граппой. - По маленькой? - Благодарю, - отказался я. Приказчик наполнил рюмку, влил в себя виноградную водку и тряхнул головой. Не без сожаления спрятал бутылку под прилавок и вздохнул: - Леопольд, ты будто из Лондона приехал! Чай, чай и только чай! Попробуй кофе! - Кофе вредно для сердца, и зубы от него темнеют. Об этом во всех газетах пишут. - Ерунда! - возмутился Антонио. - Ты будто не итальянец! - Антонио, - вздохнул я, - ты же знаешь, я не итальянец. - Хватит заливать! Лео, посмотри на себя! Да мы с тобой похожи, как братья! Определенное сходство между нами и в самом деле просматривалось, но факт оставался фактом - итальянцев среди моих предков не было. Просто дед при пожаловании дворянства решил, что Петр Орсо звучит благозвучней, нежели Петр Медведь, а впоследствии русский офицер Императорской армии взял в жены ирландку, и на свет появился Борис Орсо, мой отец. Впрочем, родня по материнской линии происходила из старого аристократического рода, ведшего свое начало с первых дней поднятия Атлантиды, а, значит, римлян в семейной родословной хватало с избытком. - Да хотя бы и братья! - рассмеялся я. - Мне нужен чай! И даже не предлагай изыски из Поднебесной, сгодится обычный черный. К чаю меня пристрастил дед; отец предпочитал водку. - Черный чай? - вздохнул Антонио и в глубочайшей задумчивости поскреб курчавый затылок. - Возьми высокогорный цейлонский. Или кенийский. Лучше даже кенийский - не исключено, что это - последний урожай. - Египет? - догадался я. - Да, если начнется война, убирать урожай будет некому, - вздохнул Антонио, выставил передо мной две банки и снял притертые крышки, предлагая насладиться ароматом. - Цейлонский, - выбрал я некоторое время спустя. - Как обычно. Приказчик поставил на одну чашу весов увесистую гирьку, на другую пристроил бумажный пакет и принялся наполнять его весовым чаем. - Четыре с половиной франка, - объявил Антонио цену, отложив мерную ложку. - Это за сколько? - уточнил я. - За фунт. - За фунт? Антонио, в каком времени ты живешь? Унции, дюймы, пинты! Все это - прошлый век! Поверь мне, имперские единицы измерения гораздо более удобны. - Да ну их! - отмахнулся приказчик. - Не хочу забивать голову мудреными расчетами! Мой дед взвешивал в фунтах, мой отец взвешивал в фунтах, и я, Антонио... - Постой! Разве на банке цена указана не за килограмм? - перебил я собеседника. - Девять с половиной франков за килограмм развесного чая, разве нет? - Брось, Лео! Это слишком сложно для меня! - Что ты, Антонио! На самом деле все очень просто. Длина экватора сорок тысяч километров, таким образом, один метр - это... - А почему именно сорок тысяч? - Почему бы и нет? Главное - стандарт. - Леопольд, - обреченно вздохнул Антонио, - хватит морочить мне голову! Скажи прямо: чего ты хочешь? Фунт развесного чая стоил не четыре с половиной франка, а всего лишь четыре франка и двадцать сантимов, но мелочиться с моей стороны было просто некрасиво, поэтому я не стал указывать на неточность расчетов, лишь попросил: - Будь добр, взвесь полкило. Приказчик закатил глаза, пробормотал под нос неразборчивое проклятие и, заменив одну гирьку на другую, досыпал в пакет мерную ложку чая. - Доволен? - спросил он, уравновесив стрелки. - С меня четыре семьдесят пять, правильно? - Да! С улыбкой я кинул на прилавок десятифранковую банкноту, а когда Антонио начал выбирать из кассы сдачу, тихонько спросил: - Ничего больше не предложишь? Приказчик стрельнул по мне внимательным взглядом и так же тихо уточнил: - Сколько? - Одну. Тогда Антонио выложил перед собой пластинку в простом бумажном фантике без рисунка и быстро прикрыл ее пятифранковой монетой. Я небрежно смахнул сдачу в карман и предупредил: - Чай передай через Марио, он будет отправлять посыльного. - Договорились. Удачи, Леопольд! - Хорошего дня, Антонио. Выйдя на улицу, я сдвинул дужку темных очков на самый кончик носа и внимательно огляделся по сторонам. Не заметил ничего подозрительного, освободил от фантика коричневую пластинку и сунул ее в рот. Блаженство! Чистое, ничем не замутненное блаженство! Проклятье, как же мало требуется человеку для счастья! Всего-то несколько граммов шоколада! Да, шоколада. Контрабандного лакомства, за торговлю которым с недавних пор грозил крупный штраф, а то и тюремное заключение. В самом шоколаде не было ровным счетом ничего противозаконного, но волею судеб какао-деревья произрастали исключительно на территориях, подконтрольных ацтекам, а всякая торговля с этими кровожадными дикарями была прервана сразу после возобновления боевых действий в Техасе. В Старом Свете шоколадные деревья культивировали в субэкваториальной Африке, а ввоз произведенных в Великом Египте кондитерских и табачных изделий находился под запретом уже второй десяток лет. Какое-то время я простоял, наслаждаясь вкусом лакомства, потом сбросил оцепенение и зашагал к ближайшей остановке паровика. Экономия экономией, но если всюду ходить пешком, разоришься подошвы латать и каблуки прибивать. Обувь не казенная.
<- Вернуться // Читать дальше - >
|
Поводырь мёртвых